Продолжение отличного цикла воспоминаний российского добровольца о поездке на Донбасс.
Часть №1 -
http://colonelcassad.livejournal.com/2860121.html
Часть №2 -
http://colonelcassad.livejournal.com/2860347.html
Часть №3 -
http://colonelcassad.livejournal.com/2864241.html
Часть №4 -
http://colonelcassad.livejournal.com/2893967.html
Часть №5 -
http://colonelcassad.livejournal.com/2912128.html
Часть №6 -
http://colonelcassad.livejournal.com/2932221.html
Поездка в Новороссию: Два года спустя. Часть №7
Стреляет САУ 2С9 "Нона-С" (1 саб, орудие №1). Видно, что во избежание контузии Балу закрывает раками уши (из выпуска новостей 1-го канала от 02.09.2014)
Караулы
Караульной службой командование артдивизиона попыталось подменить боевую работу – получилось из рук вон плохо. На "зелёнке" вообще-то было своё караульное подразделение (рота вряд ли, но взвод точно). Обеспечить круглосуточную охрану внешнего периметра базы "караулке", на мой взгляд, не составляло особого труда – три наряда по два человека в критичных точках, где посторонние могли проникнуть в расположение (четвёртая легко перегораживалась подручными средствами), через четыре часа в две смены (сутки через сутки). С разводящими требовалось примерно 28 человек, и если их не хватало, набрать недостающих не было большой проблемой. Лично со мной на эту тему не откровенничали, но, насмотревшись на людей в учебке, на блокпостах, в "караулке", я проникся уверенностью, что в ополчение шли не только воевать, но и просто переждать смутное время с какими-никакими социальными гарантиями – питанием, одеждой, ночлегом.
Караулы начались после перемирия, где-то во второй половине сентября. Когда народу в батареях было много (по штату), постов на территории нарисовали столько, что мимо них при всём желании не прошмыгнула бы даже мышь. Какое-то время на одном этаже казармы (шахтоуправления) было четыре (!) поста: у штаба, у коридора командного состава, в актовом зале и у входа с улицы, который запирался на ключ, и где по-прежнему дежурили местные гражданские вахтёры. Пост был у главного входа в казарму (со двора); в разрыве окружавших территорию строений у проходившей мимо дорожки от остановки общественного транспорта (через сквер) в жилой микрорайон (в этом разрыве можно было легко соорудить баррикаду и забыть об этой "критичной" точке); у боксов, где стояли "Ноны", и куда выходила тропинка, шедшая издалека через большую поляну, за которой, говорят, находилась дача Януковича; у маленькой боковой двери в бокс, где стояли "грады", откуда просматривались и ворота, через которые они въезжали-выезжали; наконец – собственно в "зелёнке", открытой с трёх из четырёх сторон, где стояло не менее десятка орудий – самоходных и буксируемых.
Дежурили по двое и по одному. Где-то было много и одного (у запасного входа, запертого на ключ), где-то было мало и двоих (в необъятной "зелёнке"). Начинали в шесть вечера, заканчивали ровно через сутки, менялись через четыре часа. Были "собачьи дежурства" (по аналогии с "собачьими вахтами" на флоте) – с двух до четырёх ночи, когда безумно хотелось спать. Организация караульной службы не выдерживала никакой критики. Зачастую разводящие забывали вовремя прислать смену – простоять на посту лишний час, два, а то и четыре было в порядке вещей. Полная кутерьма была с паролями – их то забывали сказать, то не согласовывали с соседними подразделениями (из-за чего нас с Ас'адом, шедших однажды в "зелёнку" мимо лагеря бронегруппы положил мордой в землю их патруль – ребята были хорошо натренированы и знали толк в этом деле; потом они извинились, и у нас наладились приятельские отношения). Позднее придумали ещё одно развлечение – сдавать оружие в оружейку, не наладив толком учёт (без автомата, который всегда был при мне, я чувствовал себя голым и беззащитным). Один раз выдали кому-то моё оружие, которое я честно сдал после дежурства, и нашли только сутки спустя, измучив меня вопросами с пристрастием, где мой АК.
В караульной службе мне нравилось одно – почти каждый раз, заступив на дежурство с малознакомым или совсем чужим человеком, после него становились не то, чтобы друзьями, но приятелями. Так было с Бесом из Авдеевки, интересовавшимся военной техникой и аж подпрыгнувшим, когда я сказал ему, что принимал участие в проектировании и испытаниях "Зубра"; так было с Ас'адом (тоже авдеевским) – мы составляли с ним популяцию из двух особей редчайшего в дивизионе подвида "человек читающий", и тем для разговоров у нас было предостаточно; так было с Сахалином, не имевшим с островом ничего общего, кроме проживавших там родственников. Даже с людьми из ближайшего окружения (1 саб), но не питавшими ко мне особых симпатий (или хорошо скрывавшими это) после 12 проведённых вместе часов теплели отношения (таял лёд отчуждения). Во всём остальном караулы были божеским наказанием: во-первых, было жалко тратить время на разговоры вместо того, чтобы гнать укров из Донбасса; во-вторых, четырёхчасовые перерывы между дежурствами не давали возможности выспаться; в-третьих, зачастую приходилось пропускать приём пищи; наконец, от стояния возле штаба у всех на виду поначалу болезненно покалывало самолюбие.
Из рассказов в "зелёнке" (наиболее подходящем для общения посту) запомнился контактный бой, в котором участвовал Асад – он видел укров, укры видели его, и они стреляли друг в друга. Говорил, что пули калибра 5,45 мм не свистят, как поётся в песне, а скорее шелестят; как накрыли несколько солдат противника из автоматического гранатомёта АГС-17; как украинский танк в Авдеевке уничтожил прямым попаданием автобус с российскими казаками-добровольцами, выйдя на них по перехваченному неосторожному звонку по сотовому телефону; как пытались потом найти этот танк, чтобы отомстить, но безуспешно. Не забудется самоубийство в батарее 2А65, когда коллеги приехали с позиции, "припарковали" орудия и пошли в казарму, а потом, очевидно не досчитавшись бойца, водитель тягача вернулся, забрался в кузов и вылез оттуда с окровавленными руками – по пути в расположение парень пустил себе пулю в голову из автомата. Один за другим приезжали командиры, судили, рядили, как быть, как доложить, потом грузовик отогнали поближе к казарме и вызвали милицию. При мне вероятную причину никто не озвучивал, а я не спрашивал – грех любопытствовать в подобной ситуации. Вспоминаются интенсивные ночные перестрелки, длившиеся часами, из всех стволов – от автоматов и пулемётов до тяжёлых орудий и РСЗО. И это в самый разгар перемирия.
Пока было тепло, службу несли более-менее исправно – на свежем воздухе с обходами территории. Там было много чего интересного: 152-мм буксируемые гаубицы 2А65 ("Мста-Б"), буксируемая "Нона" ("Нона-К", 2Б16) в единственном экземпляре, "Гвоздики" (2С1), фортификационные сооружения (блиндажи) – один полностью готовый ("в три наката"), другой недостроенный, в виде огромного котлована, грунт из которого аккуратно вынула какая-то гигантская инженерная машина. Когда похолодало, стали куда менее рьяно относиться к своим обязанностям, проводя всё больше и больше времени в большой палатке с буржуйкой, которую топили дровами, напиленными и наколотыми из веток деревьев и снарядных ящиков. Относиться к караульной службе всерьёз на этом нелепом посту было глупо – он был расположен так, что с него просматривались подходы к артиллерийской части "зелёнки" со стороны нашего расположения, лагеря бронегруппы и танкистов, т. е., по сути, мы контролировали своих, со стороны же, откуда по ночам доносилась канонада, они были открыты настежь. Говорили, что там есть посты, но, пройдя с Асадом метров пятьсот, мы так и не услышали "Стой, кто идёт!", а обнаружили только спящего бойца, а чуть позже ещё одного, беспечно прогуливавшегося по лесу.
Караулы явились, наверное, главной причиной моего преждевременного отъезда из Донбасса. Я ехал туда воевать, а не охранять задницы штабных и делать вид, что охраняю "зелёнку". Мне до сих пор непонятны причины, по которым "Ноны" задвинули в резерв – миномётчики выезжали на позицию регулярно, а "Нона" есть не что иное, как отличный самоходный 120-мм миномёт с дальностью стрельбы большей, нежели у возимого 2Б11 (8,8 против 7,1 км), и снарядом, равным или даже более могущественным в сравнении со 152-мм осколочно-фугасным боеприпасом САУ 2С3 "Акация". Слышал краем уха о бытовавшем в штабе дивизиона мнении о меньшей военно-экономической эффективности "Нон", что не выдерживает никакой критики – позиции находились совсем близко от расположения и расход горючего был невелик (запас хода по шоссе 500 км!), а ущерб от бездействия двух батарей 2С9 и вызванного им исхода личного состава – огромен.
Паршивая овца
В целом, я храню в своём сердце самые тёплые воспоминания о донецких ополченцах. Исключением, подтверждающим правило, стал Сват, сыгравший роковую роль в моей военной карьере (я не слышал ни одного доброго слова о нём и от бойцов его батареи). Были молодые люди (пацаны), которые, несмотря на мой "почтенный" возраст и статус российского добровольца, приехавшего с целью помочь им одолеть врага, позволяли себе повышать на меня голос и наезжать по пустякам – всех их я давно простил. Ещё одно, куда более уродливое, исключение из правила, которому нет прощения, звали Ярославом Васильевым (позывной "Вара").
"В семье не без урода" и "паршивая овца в стаде" – самые лучшие словосочетания, характеризующие Вару. Лет двадцати, маленького роста, худой, крепкий (играл в футбол во втором составе известного донецкого клуба), с громким визгливым голосом, немного напоминавший Промокашку из "Место встречи изменить нельзя" – он был неприятен сам по себе, независимо от наших взаимоотношений. Какое-то время я жил с ним в одной комнате и просто пользовался берушами, когда он начинал говорить текст, перенасыщенный матом. Наша "дружба" началась с того, что он грубо встрял в мой разговор с моим же наводчиком, которого я по-отечески предостерегал от излишне резких (по-юношески резких) суждений, адресованных замполиту дивизиона на только что закончившемся построении.
Попытка шутливо замять возникшую натянутость в отношениях вылилась в перепалку. В расположении щенок прочитал мне мораль по поводу того, что я проигнорировал погрузочно-разгрузочные работы с целью улучшения быта штаба – весь личный состав спал на полу, и таскать на третий этаж тяжёлые металлические кровати со своей гипертонией я точно не нанимался (снаряды, при этом, грузил и разгружал исправно). Вара стал лаять на меня по каждому удобному поводу (в'ерхом хамской разнузданности стало предложение убираться обратно в Россию). Однажды, чтобы отогнать засранца от моей постели, к которой он подошёл, чтобы забрать маты (приказа вернуть их в спортзал лично я не получал), пришлось даже взять автомат и передёрнуть затвор. Вара конкретно начинал мешать мне жить.
В результате, во избежание возможного кровопролития (оружие-то было всегда под рукой и всегда заряжено), в присутствии Балу было заключено инициированное мною хрупкое перемирие, суть которого заключалась в том, что мы пообещали относиться друг к другу как к пустому месту ‒ не разговаривать и не замечать. К слову, драк между ополченцами я не видел ни разу – ругань подчас стояла страшная, но до драки не доходило никогда (видимо действовал какой-то неписаный кодекс поведения). Однажды рассерженный боец вышел из кубрика, вернулся с автоматом и выстрелил в пол рядом с оппонентом, но при этом ‒ никакого рукоприкладства!
Позднее выяснилась причина "борзости" Вары (она проявлялась не только в отношении меня) – тесные родственные связи с макеевским криминалитетом. В батарее его не любили (за глаза называли "обезьяной"), но не рисковали портить с ним отношения во избежание возможных проблем. На позиции, даже когда начинали стрелять свои (догадаться было несложно), стремглав мчался в укрытие – только ветки трещали (о самовольном покидании машины в ходе боевой работы уже говорилось выше). Обидно было тратить нервы на подобное ничтожество, а сейчас ‒ отнимать время (у себя и читателей) на все эти малозначительные (второстепенные) детали. Делаю это исключительно для полноты картины.
Война и мир
В целях настоящей главы (как пишут в нормативных актах) под словом "мир" понимается "общество", по аналогии с одноимённым романом Толстого. К сожалению, моё общение с гражданскими было сильно ограничено – отсюда и относительная краткость данной части моего повествования. Перед отъездом в Донбасс меня мучил вопрос: "Уж если у меня возникло чувство обиды за Россию, которая, присоединив Крым, не смогла предотвратить гражданскую войну на Украине и защитить русских людей на её территории, что же должны чувствовать там эти русские люди под градом украинских снарядов?". Спросив подвозившего меня до Св'ердловска жителя Краснодона и его супругу, не в обиде ли они на Россию и Путина, я услышал удивительный ответ: "Нет. Мы же понимаем, что Россия не может открыто вмешаться (ввести войска)".
Нечто подобное я слышал и ранее (в учебке), и позднее (в ходе душевных разговоров в караулах на "зелёнке"). Как уже говорилось, ругал Путина один лишь Мадьяр – за то, что тот, якобы, таскает каштаны из огня чужими руками (руками ополченцев Донбасса). Даже с учётом того, что плоды российской поддержки непризнанных республик я увидел в Новороссии собственными глазами и немного успокоился, я продолжаю придерживаться мнения, что вводить войска и ставить их кордоном на пути приближавшихся к границам ДНР и ЛНР частей ВСУ и национальной гвардии было надо. Россия всё равно понесла потери (погибших российских добровольцев никто не считал), не говоря уже о жителях Донбасса и остальной Украины, в случае же ввода войск в миротворческих целях (для сдерживания ограниченно боеспособного украинского контингента) потери эти были бы несоизмеримо ниже (и это далеко не самый дерзкий сценарий – ссылка 2). Отношение большинства моих собеседников к позиции России в донбасском кризисе стало для меня настоящим откровением.
Справедливости ради, стоит отметить, что мне не довелось общаться с людьми с линии соприкосновения, чьи дома были разрушены, а родственники и соседи убиты или покалечены украинской артиллерией. Напротив, признаюсь честно, что не раз проезжая по Донецку и Макеевке (в колонне бронетехники или просто на троллейбусе) я вообще не видел никаких разрушений. Следы боёв (жутких боёв) я наблюдал единожды, уже возвращаясь в Россию по южному тракту в селении под названием Екатериновка (если мне не изменяет память). Там были и сгоревшие БТРы и БМП, и танк с сорванной башней, и целые улицы разрушенных частных домов, едва ли подлежащих восстановлению.
Отношение к войне и ополчению у жителей собственно Донецка, где я провёл б'ольшую часть своего "отпуска", в первом случае было стоическим, во втором – благожелательным, что само по себе не являлось самоочевидным. Известные лишения, связанные с нехваткой продовольствия, денег, периодического отключения водоснабжения, электричества, наконец – угроза жизни (все помнят снаряд, попавший в остановку общественного транспорта, а Мадьяр лично видел попадание украинской "Точки-У" в завод по производству боеприпасов) запросто могли вызвать ропот и недовольство "пророссийскими террористами", захватившими власть и обрекшими народ на страдания. Однако, этого не произошло, и проявления настроений сдать город и покончить с войной лично мне не известны. Разумеется, известную роль тут сыграли и опасения репрессий со стороны хунты, разгула укронацизма, неприятие действующей киевской власти, но во главе угла всё же стоял патриотизм – безо всяких сомнений.
Благожелательное отношение местных проявилось во время стояния в карауле у прохода в расположение, мимо которого, по дорожке под буйно плодоносившими каштанами, ходили гражданские – от остановки домой или на работу и обратно. Говорили, что было указание хождение по дорожке перекрыть (лично я такой команды не получал) и гнать людей вокруг электроподстанции (немалый крюк) – но мы этого не делали. Иногда проверяли паспорта, иногда нет – у тех, кто совсем уж не походил на украинского диверсанта. Чаще всего проходившие приветливо здоровались с нами, случалось, что заговаривали (запомнился вопрос от мужчины призывного возраста: "Когда же наконец погоним противника от Донецка?" – очень хотелось спросить, не хочет ли он поучаствовать в этом "погоним"), случалось, что угощали фруктами. Но больше всего запомнился, конечно, увесистый пакет продуктами, который вручила мне пожилая интеллигентная женщина, шедшая с семьёй из супермаркета. В пакете была копчёная колбаса, конфеты, печенье (ломался я недолго). В батарее в тот день был праздник.
Нельзя не упомянуть о разрушительной раскольной тенденции в украинском обществе, которая затронула не только отношения между урождёнными жителями Востока и Запада Украины, но и между близкими родственниками, жившими по разные стороны от линии разграничения враждующих сторон – то, о чём я слышал по телевидению ещё в России, но отказывался верить в массовость этого явления. В батарее же (в одной батарее) мне наперебой рассказывали о брате, к примеру, из Запорожья, который в телефонном разговоре называет брата из Донецка сепаратистом и террористом, хотя последний даже не служил в ополчении, и так далее, и тому подобное. Надо сказать, что американо-украинская пропаганда поработала на славу и добилась-таки разъединения двух братских славянских народов на долгие годы.
Последний выезд
Было самое начало октября. Вечер клонился к концу, навевая дремоту и сон. Ложиться спать в десять (на гражданке – дело немыслимое) тут вошло в привычку. Лёжа на матрасе посреди большой гулкой комнаты, в полумраке, ещё не переодевшись в "домашнее", я лениво прокручивал в памяти заурядные события заурядного дня (если не считать того, что этот день был проведён в военной форме, с автоматом, заряженным боевыми патронами, в расположении готовой к бою воинской части на окраине обороняющегося Донецка – заурядность особого рода). Дремоту развеял слегка ошалевший Метис, распахнувший дверь и рявкнувший: "Боевая тревога!".
Быстро оделся (терморубашка, штаны от летней горки, куртка от "осенней", берцы, неизменная кожаная бейсболка), закинул за спину автомат и выскочил на плац. Почему-то подумал, что поставят задачу и дадут пару минут, чтобы собраться (что делать по боевой тревоге, разумеется, никто не научил). Сумка с предметами первой необходимости, лекарствами и запасными магазинами, джемпер, перчатки, одеяло остались "дома", что оказалось большой ошибкой, однако главное – листы бумаги с записями стрельбы, карандаш и резинка, как всегда, были при мне. Как можно было догадаться, времени на сборы не дали (и не поставили задачу), вместо этого – сразу бегом (быстрым шагом) к машинам.
Помог Лысому вывести "четвёрку" из бокса, бросил в люк палатку и что-то из продуктового НЗ. Боекомплект был полный (28 снарядов и зарядов), топлива под завязку, экипаж в полном составе и добром здравии – кроме Будана. Он сидел на броне и бормотал, что ехать не может и просил его расстрелять. Причина была банальна – очередное (на сей раз – совсем некстати), злоупотребление спиртным от безделья, продолжавшееся, наверное, сутки кряду. Сказал Будану чтобы держался крепче, что на переходе проветрится и будет как стёклышко, а Балу – что наводчик временно не в форме, и, если понадобится, наведу сам. С экипажами тогда была кутерьма, и мой был, наверное, единственным штатным и более-менее боеготовым.
Постояли, прогрелись, прониклись серьёзностью момента, при этом Ниссан, по обыкновению веселил свою батарею, взобравшись на башню "Ноны" и картавя что-то как бы с броневика. После недолгих колебаний командования, озадачившегося вопросом, посылать ли все четыре машины или ограничиться двумя, наконец тронулись двумя группами по две САУ. Моя машина шла за "штабным" микроавтобусом, в котором ехал Балу. Скорее всего, автобус принадлежал миномётной батарее, вёл его кто-то из миномётчиков, и ехали мы на их позицию. Для экипажа шедшей за нами "Ноны" это был первый выезд – так же, как для Лысого и Будана.
Лысый вёл машину уверенно, но иногда чудил – шёл в левом ряду или по встречке. Гражданского автотранспорта не было, и я не стал одёргивать его – сказал только, чтобы держал интервал. С интервалом на переходе всегда были проблемы – никто не знал точно каким он должен быть, задавали и 50 и 150 метров, но в итоге прижимались друг к другу метров на 20, а то и меньше. Вторая (замыкающая) "Нона", присутствие которой в строю я должен был контролировать, отставала и, когда стало темнеть, начала теряться из виду. Дозвониться до Балу на ходу по сотовому было невозможно, а если бы и дозвонился, ничего не смог бы сообщить из-за рёва мотора и лязга гусениц. Пришлось избрать другую тактику: если габариты замыкающей САУ пропадали, я командовал механику "стоп" и мы дожидались её, а Балу, заметив отсутствие нашей машины, останавливался и дожидался нас обоих.
Октябрьским вечером, переходящим в ночь, даже в Донбассе на броне и на скорости очень холодно. Без перчаток, в одной рубашке под курткой, в капюшоне, под который поддувало, было весьма и весьма дискомфортно. Можно было бы забраться внутрь, но Лысый не мог вести машину ночью по смотровым приборам (да и днём так не делал никто), Метис отказался спуститься в тепло, а Будан лежал мешком на броне, выветривая из себя лишние промиле. Разумеется, как командир орудия и я вынужден был нестись по холодной ночи, наполовину высунувшись из люка подобно лихому наезднику. Мы, конечно, пытались смотреть по сторонам (я – налево-вперёд, Метис – направо-вперёд, Будан – назад) , но что там можно было увидеть в проносящихся мимо тёмных кустах на обочине дороги? Почему-то тогда (из-за холода?) не думалось об этом, но в случае засады мы все были обречены погибнуть от кумулятивной гранаты, если бы находились внутри машины.
Остановка. Съезжаем на обочину, перекрываем дорогу, по которой ехали, занимаем круговую оборону, ждём. Оказывается, что у некоторых "новобранцев" (парней из Авдеевки), нет личного оружия – командование так и не удосужилось вооружить их с тех пор, как они прибыли к нам. В итоге, круговая оборона получилась не совсем круговой. Ко мне подошёл командир второй машины и попросил помочь когда будем стрелять – он был не готов к боевым стрельбам, хотя времени на подготовку было предостаточно (ещё одна "заслуга" командования). Посовещавшись с миномётчиком, Балу сказал, что сейчас укроемся, а засветло выберем позицию и начнём работать. Трогаемся.
Подъехали к какому-то фабричному корпусу в несколько этажей, расположенному на территории, огороженной высоким бетонным забором. Развернулись кормой к забору, сдали назад вплотную к нему, укрывшись в зарослях акаций. Наломали и набросали на броню веток – маскировка получилась довольно сносная. В здании нам показали две комнаты для ночлега – на первом и третьем этажах, через некоторое время снабженцы привезли матрацы, одеяла и сухой паёк. Разбились на смены в караул у машин (мы с Макеем заступали вторыми), поели тушёнки, попили чаю и легли спать. Я лёг на первом этаже, не снимая обуви, что и предопределило неуспех предполагавшегося короткого сна – до заступления в караул он так и не пришёл.
Заступили ночью, сменив Лысого с напарником. На улице было прохладно, одет я был не по погоде, поэтому хождению вокруг машины и сидению на броне я предпочёл более комфотный способ несения караульной службы. Открыл люк механика-водителя (разумеется, изнутри, забравшись в машину через люк наводчика, запиравшийся на ключ), сел на его место и приподнял сиденье таким образом, чтобы голова немного высунулась из люка, обложился ветками и оказался в удобной замаскированной наблюдательной позиции. Сзади возвышался забор (надёжный тыл), а спереди, слева и справа всё хорошо просматривалось. Эта двухчасовая смена (одна из множества моих караульных смен в Донбассе) прошла незаметно, легко и без происшествий.
Вернувшись в помещение, я обнаружил свой матрац занятый спящим Лысым (по жизни – совершенно бесцеремонным типом). Прилечь было решительно негде, будить механика я постеснялся (чёртова интеллигентность), а наутро, на стрельбах, мне надлежало быть в хорошей физической форме. К счастью, Балу, который в штабной комнатушке колдовал над отличной топографической картой местности (пятидесяткой генштаба ВС СССР), предложил мне взять в бытовке толстые пенопластовые панели, две из которых и послужили мне кроватью. В верхней одежде и обуви, без одеяла, присвоенного Лысым, я очень быстро замёрз и не мог заснуть. Выручила тонкая, но непроницаемая ткань палатки, принесённой мною из машины, под которой я скоро согрелся и уснул.
Утро началось безрадостно (мы получили приказ, согласно которому должны были сняться и вернуться на базу, не сделав ни единого выстрела), а продолжилось ещё хуже. По пути в расположение, на оживлённом перекрёстке в Донецке, Лысый вошёл в поворот на слишком большой скорости, машина перестала слушаться рычагов и врезалась в металлическую рекламную конструкцию при большом стечении публики (люди стояли на остановках и шли на работу). Было больно (ударился бедром о кромку люка) и очень стыдно. Ехавший перед нами штабист, смеясь, снимал нас на телефон, и я подумал, что верхом позора будет если кто-нибудь выложит фото или видео инцидента в сети. Машина заглохла, но, хоть и не сразу, Лысому удалось завести её, сдать назад и стать в колонну. Реклама пострадала довольно сильно, у нас осталась небольшая вмятина на броне. Скоро мы были в расположении. Это был мой последний боевой выезд.
http://navy-korabel.livejournal.com/143214.html - цинк
И еще. Не так давно интересовался у читателей насчет "копейки" для армии ЛНР.
Собственно вот. Официальный запрос. Соответственно, если кто-то хочет помочь военным с машиной (подойдет и обычная "копейка", можно и лучше) или с ее покупкой, контактные телефоны в официальном обращении.
В работе связистов она будет мягко говоря не лишней, учитывая специфику их работы. У себя никаких сборов не размещаю, (тем более, что гуманитаркой с лета прошлого года не занимаюсь), так как администрация ЖЖ запрещает финансовые сборы в помощь ополчению, поэтому вопросу передачи лучше обсуждать по контактным телефонам.
Чат КОБ
10.09.2016, 15:58
Когда обороной страны занимаются дилетанты
Линейный вид
